«Дневник сумасшедшего» и другие рассказы - Лу Синь

обеих женщин давно уже были подслеповатые, но розовые цветы они еще могли рассмотреть. Цветов было не очень много; они образовали сплошное кольцо, которое выглядело не очень изящно, но опрятно. Хуа Да-ма пристально разглядывала могилы своего сына и других людей, но везде было только понемногу, не боявшихся холода, бледных цветов, которые были разбросаны скупо. И в сердце она вдруг почувствовала какое-то недовольство и досаду, и ей не захотелось очень вдумываться в это. Но другая женщина приблизилась на несколько шагов, посмотрела очень пристально и заговорила сама с собой:

– У них нет корней, они не могли сами вырасти. А сюда кто же придет? Дети играть не придут, а наша родня здесь не бывает. Что же это такое? – Она думала еще и еще, а затем у нее из глаз вдруг потекли слезы, и она заговорила громким голосом:

– Сын мой Юй, они тебя не поняли, и ты не можешь забыть, слишком больно ранено твое сердце. Вот ты теперь нарочно и показал себя в этих цветах, чтобы я узнала? – Она осмотрелась кругом, но увидела только ворону, сидевшую на дереве, лишенном листвы, и снова сказала: – Я знаю. Сын мою Юй, их надо пожалеть, что они сгубили тебя. В будущем всем им настанет расплата, небо все знает. А ты только закрыл глаза, вот и все… Если ты и вправду здесь, то заставь эту ворону прилететь на твою могилу, чтобы, я увидела.

Ветерок давно стих, но в тонкой сухой траве, стоявшей очень прямо, слышался как будто звук дрожащей медной проволоки. В воздухе он становился все тоньше и сходил на нет, и все вокруг было мертвенно тихо. Женщины стояли в зарослях сухой травы и, вскинув головы смотрели на ворону, но ворона сидела, втянув шею, на совершенно прямой ветке дерева, неподвижная, как изваяние. Прошло много времени. На могилах постепенно собралось много народу. И старые, и малые то появлялись, то исчезали среди могил. Сама не зная почему, Хуа Да-ма чувствовала себя так, как будто с нее спало тяжелое бремя. Она уже собралась уходить и снова подсказала той женщине:

– Пожалуй, пойдем обратно.

Старая женщина вздохнула, с безучастным видом собрала кушанья, постояла еще в раздумье и, наконец, медленно пошла. И все говорима сама с собой:

– Что же это такое?…

Не прошли они 20–30 шагов, как вдруг за спиной у них раздалось громкое «кар-р». Обе они с испугом оглянулись. Но увидели только, как ворона, развернув два крыла, рванулась с места и быстро, как стрела, улетела высоко в небо.

Отголосок бури

Солнце медленно собирало свои ярко-жёлтые лучи с полей, раскинувшихся у реки. Листья деревьев уцзю[7] начинали дышать сухо в порывисто; под ними, жужжа, танцевали в воздухе пестроногие москиты. Над трубами крестьянских домов, выходящих к реке, дым от стряпни понемногу стал исчезать. Женщины и дети брызгали водой около своих дверей, расставляя маленькие столы и низкие скамейки. Каждый знал, что наступило время ужина. Старики, сидя на скамейках, обмахивались веерами, сделанными из листьев банановых пальм, разговаривали на досуге. Дети резвились или, сидя на корточках под деревьями уцзю, играли в камушки. Дым разъедал глаза женщин, они выносили из дверей черную, пареную капусту и желтоватый рис. По реке плыла лодка развлекающихся поэтов. Один из них, охваченный поэтическим вдохновением, воскликнул:

– О, свободная от мыслей и забот радость деревенской жизни!

Однако, его восклицание не совсем отвечало действительности, так как он не слышал того, что говорила в это время старуха Цзю Цзин. Как раз в этот момент старуха Цзю Цзин, стуча в порыве гнева веером по ножке скамейки, говорила:

– Я дожила до семидесяти девяти лет… Пожила достаточно… Глаза бы мои не смотрели на такое разорение!.. Хоть бы мне умереть! Сейчас подадут на стол, а они тут едят жареные бобы, – проедают семью и дом!

Ее праправнучка Лю Цзин, зажав в кулаке пригоршню бобов, бежала к ней, но, почуяв неладное, стремглав бросилась в сторону реки и спряталась за деревом, а потом, высунув свою маленькую головку с развилиной косичек, громко крикнула:

– У-у, старая карга!

Несмотря на свой почтенный возраст, Цзю Цзин не была глухой, но она не обратила внимания на внучкину реплику, продолжая бормотать про себя:

– С каждым поколением, все хуже и хуже…

В деревушке установился немного странный обычай. Когда рождался ребенок, мать взвешивала его и по количеству цзинов[8] ему давали прозвище. Старуха Цзю Цзин с пятидесяти лет стала очень ворчливой; она часто говорила, что в дни ее молодости погода не была такой жаркой, как теперь и даже бобы не были такими твердыми. Вообще, все в мире шло неправильными путями. Например, праправнучка Лю Цзин была уже легче прапрабабушки на три цзина и легче своего отца на один цзин. Все это ей казалось доказательством непреложного закона об ухудшении рода, что и заставляло ее повторять:

– С каждым поколением, все хуже и хуже!

Ее внучатная невестка, жена Ци Цзина, подошла к столу, держа в руках корзинку с вареным рисом, и швырнув ее на стол, запальчиво сказала:

– Ты, старая, опять взялась за прежнее. Разве Лю Цзин при рождении не весила шесть цзин и пять лян[9]. Как бы ни было, а у вас в семье, наверное, были свои восемнадцати-ляновые весы и они показывали вес больше[10]. На настоящих же шестнадцати-ляновых весах наша Лю Цзин весила бы больше семи цзин. А что касается прапрадеда и свекра, то я не думаю, чтобы они весили полных девять и восемь цзин, как ты говоришь, наверное тогда пользовались цзином в четырнадцать лян.

– С каждым поколением, все хуже и хуже! – твердила старуха.

Жена Ци Цзина не успела ответить, так как неожиданно увидела своего мужа, выходящего из переулка. На него она и перенесла свою атаку, закричав:

– Эй ты, мертвяк! Только возвращаешься? Где ты пропадал? Тебе не важно, что люди ждут тебя ужинать!

Хотя Ци Цзин и жил в деревне, но его мысли давно парили в высоте. Начиная с деда, вот уже три поколения, никто из них не брался за мотыгу. Поэтому, следуя их примеру, Ци Цзин толкал шестом почтовую баржу. Утром из Лучжэня в город, а к вечеру назад в Лучжэнь. Поэтому он кое-что знал: где, например, бог грома уничтожил духа стоногого дракона… где девушка родила чудовище… Он определенно имел некоторый вес в глазах деревенских жителей. По деревенскому обычаю, ужинали не зажигая огня, и Ци Цзин